Сегодня очень особенный и волнительный день. Сейчас уже рассвет, и я сижу в самолёте, который идёт на посадку в международном аэропорту Лос-Анджелеса. А через несколько часов я встречусь с ним, одним из самых влиятельных фотографов всех времен, творцом сексуальной фотографии — Хельмутом Ньютоном. До сих пор мне с трудом верилось, что это возможно — провести интервью с легендарным мастером нуара, вклинившись в его насыщенный график. И всё-таки я уже здесь, и он ожидает меня в отеле «Шато Мармон». Как мне недавно стало известно, он регулярно останавливается там вот уже несколько лет подряд, когда бывает в Голливуде, и я решил рискнуть. Через три рукопожатия и два телефонных звонка мы согласовали эту встречу, но времени у меня на самом деле мало. И сейчас, слегка ощущая волнение, я перечитываю заготовленные вопросы. Каждый второй теперь кажется мне каким-то скомканным и скучным. Впрочем, может быть только кажется…
Самолёт приземлился. На шаттле доезжаю до метро, оттуда через две пересадки схожу на станции «Вест-Голливуд». Еще 10 минут на такси до Бульвара Сансет, и я практически в Беверли-Хиллз. Район презентабельный, но я тут не ради экскурсии.
Машина останавливается у главных ворот отеля, я выхожу и осматриваюсь. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, и как огромная лампа освещает этот величественный замок, построенный по образцу французской королевской резиденции. Роскошь и самоуверенная беспечность! Я подошел к главному входу, и навстречу мне тут же вышел гладковыбритый консьерж средних лет. Я представился.
— Мистер Ньютон уже ожидает вас в своём номере, позвольте мне вас проводить.
Мы вдвоем проходим через парадную, мимо ресепшн, далее на лифте, после — налево по коридору, и останавливаемся у одной из дверей.
— Сюда пожалуйста, только я предупрежу мистера Ньютона, что вы пришли.
С этими словами мой сопровождающий зашел в номер, и вышел оттуда через несколько секунд, широко распахнув передо мною двери и улыбнувшись.
Я вошел в номер. Элегантная простота и совершенство внутреннего интерьера создают уютную атмосферу. Прохожу по широкому коридору и попадаю в просторное светлое помещение с очень высокими потолками, что-то вроде гостиной, разделенной на две части. В одной камин, напротив стоит журнальный столик, вокруг которого диван из чёрной анилиновой кожи и два таких же кресла.
В другой деревянный письменный стол, с двумя стульями по обе стороны, как это бывает в кабинете практикующего врача. Четыре больших, вертикально вытянутых окна с раздвинутыми шторами заливают светом всю комнату. Спиной ко мне, на «месте пациента» сидит он, знаменитый Хельмут Ньютон, о котором я так много читал, и что-то записывает. Я сделал два уведомляющих стука по декоративной дверной коробке (дверей в гостиной не было). Фотограф повернулся, поправив очки.
— О, здравствуйте, Михаил! А вы немного раньше, чем я ожидал! Присаживайтесь в кресло, я сейчас только допишу…так что секундочку!
— Здравствуйте, дорогой Хельмут! Да, конечно. Я не хотел вас задерживать, поэтому приехал пораньше. — и с этими словами, повинуясь предложению хозяина апартаментов, я направился к креслу. Повернув его, уселся так, чтобы можно было смотреть, как сейчас, в эти минуты трудится фотограф. Ньютон сидел к столу полубоком, закинув ногу на ногу. Он то замирал, как будто что-то вспоминая или раздумывая, то принимался быстро записывать, точно боясь забыть только что пойманную мысль. Наконец он прекратил писать. Перечитал свою ремарку, закрыл записную книжку, и, прихватив бутылку вина с двумя бокалами, которые терпеливо стояли на его столе всё это время, направился ко мне.
— Чая и кофе у меня здесь нет, но есть красное вино — кстати, не самое плохое, и уж точно получше того, что мне приходилось пить в Париже во времена моей молодости.
Он обошел кресло на противоположной стороне от столика и сел в него, поставив бокалы и наполнив их рубиновым нектаром до половины.
— Ну, будем с вами знакомы, молодой человек! Ваша настойчивость сделала возможной эту встречу.
Звон двух бокалов сопроводил его слова, и через мгновение я ощутил в меру терпкий вкус у себя во рту.
— Что ж, теперь можно и начать, я весь внимание!
Я закончил установку диктофона на столе, развернул его к фотографу и включил запись.
— Мистер Ньютон, для меня большая честь сегодня беседовать с вами, и я благодарен вам за такую возможность. Миллионы знают вас как фотографа, восхищаясь неподражаемой сексуальностью ваших работ, куда меньшее количество людей — знакомы с человеком по имени Хельмут Ньютон. Мне бы очень хотелось, если позволите, рассказать о вас как о личности с необычной судьбой и уникальным взглядом на искусство.
Хельмут улыбнулся, как-то по-доброму прищурив глаза за широкой оправой очков.
— Дорогой мой, я не художник, во всяком случае не считаю себя таким. Я ремесленник, и моё ремесло — это дорогая фотография. Да, всю свою жизнь я снимаю моду, фотографирую дорогие вещи и тем самым делаю их еще дороже.
— И тем не менее ваши работы были признаны произведениями искусства и очень высоко оценены критиками. Как вы считаете, когда началась ваша карьера фотографа?
— Я купил свой первый фотоаппарат на карманные деньги, когда мне было двенадцать. Это была самая обычная камера, я фотографировал своих друзей на улицах родного Берлина. Уже тогда я понимал: фотография — это моё, но понятия не имел, как мне стать профессиональным признанным фотографом моды. Это может показаться странным, но моя техника фотографирования с тех пор практически не изменилась. Я использовал простые камеры, у меня не было студии, потому что я считаю, что студия — губительное дело для любого фотографа, превращающее его из хищника и охотника в домашнего зверька. Фон из белой бумаги делает работы очень скучными и глупыми. Кстати, мой отец пришел в полный ужас, когда я сказал, что хочу стать фотографом...
Хельмут снова ухмыльнулся и отпил из своего бокала.
— Он сказал: «Мой мальчик, ты можешь заниматься этим в выходные дни, но не более того, потому что это не принесет никаких денег. Лучше займись бизнесом!» Да, по правде сказать, моё становление было не самым простым. В 38-м году, в моей родной Германии уже во всю начались гонения на евреев, и, будучи немецким евреем по отцу, я был вынужден покинуть Родину и отправиться в неизвестность. На пароходе я плыл в Китай, но сошел с корабля раньше, в Сингапуре. Там издавалась крупная англоязычная газета «Стрейтс Таймс», которая и сейчас имеет вес среди прочей прессы. Так вот, я устроился туда в качестве светского репортёра. Но уже через две недели был уволен с пометкой «профнепригодности».
— Надо же, они уволили самого Хельмута Ньютона, — заметил я с удивлением.
— Тогда еще моё имя не было никому известно, для всего мира я был обычным немецким евреем с простеньким фотоаппаратом Kodak в чемодане. Тогда только Я знал цену себе и своей работе.
— Я слышал, что позже вы переехали в Австралию. Как так получилось, и почему именно туда?
— Молодой человек, вы плохо осведомлены о моей биографии.
Хельмут рассмеялся и провёл рукой по своим глазам, приподняв очки.
— Спустя два года жизни в Сингапуре британские власти объявили меня «вражеским иностранцем» и сослали в лагерь в Австралии. Я провёл там целых два года, а после был завербован в ряды австралийской армии. Правда, факт службы во многом поспособствовал моему получению австралийского гражданства.
— Почему же, спустя годы, вы приняли решение вернуться в Европу?
— После пятилетней службы в армии, я работал фотографом в Мельбурне, и по большей части жил в бедности. Вот тогда-то я и понял: чтобы стать настоящим фотографом моды, существовало всего три города в мире, где эту карьеру можно было реализовать: Нью-Йорк, Париж и Милан. Париж был моим фаворитом. В конечном счете, пусть и не сразу, туда я и отправился вместе со своей женой Джун. Кстати, этот город превратил её из австралийской модели в известного европейского фотографа. Париж вообще очень сильно повлиял на нашу жизнь. Но сначала был Лондон, так что всё произошло не сразу.
— Что, по вашему мнению, стало переломным моментом в карьере фотографа Хельмута Ньютона?
— Думаю, это Париж. Да, после переезда я не заработал больших денег, ел мясо всего раз в неделю, но очень много учился. Узнав всё, что касается моды, я принял решение, что очень важно снимать именно для журналов! Знаете, репортажные фотографии оплачиваются плохо, в отличие от рекламных, за которые платят очень хорошо! Тогда у меня появилось принципиальное условие для работы: моё имя должно быть указано под моими фотографиями! И, хотя я не мог заработать на этом серьезных денег, через некоторое время моё имя стало известно определенным людям, связанным с модой. Думаю, во многом благодаря этому впоследствии я смог работать для парижской редакции VOGUE.
— Как бы вы оценили уровень конкуренции среди фотографов моды в то время?
— В Париже 60-х годов всё обстояло совсем иначе, чем сегодня. С одной стороны, работы было не так уж много, с другой — фотографов было несоизмеримо меньше, чем сейчас, но конкуренция существовала во все времена, особенно если ты молод и неопытен.
— Что, по-вашему, дала вам работа во французском VOGUE?
— Поработав несколько лет в VOGUE, как уже сказал, я не стал намного богаче, но немножко приобрел имя в мире модных фотографов. Как видите, мой подход принес свои плоды и карьера сложилась достаточно неплохо, я считаю.
Я одобрительно кивнул, и мы снова подняли бокалы.
— Хельмут Ньютон — один из самых цитируемых фотографов всех времён. Как бы вы ответили на вопрос: «В чем ваш вкус? В чём ваша сила?»
Я смотрел на этого легендарного, но уже пожилого фотографа, и от него веяло какой-то молодецкой легкостью и чувством авантюризма, или даже азарта. Он сидел в кресле очень расслаблено, слегка покачивал в руках бокал с вином, который играл и переливался светом в лучах полуденного мартовского солнца, ворвавшихся в комнату через широкое окно.
— Я люблю вульгарность, это очень отличает меня от других, и я это знаю. Да, меня привлекает дурной вкус. Это намного интереснее, чем понятный хороший вкус, который является не чем иным, как стандартизированным взглядом на вещи.
— Мистер Ньютон, у меня с собой несколько вопросов от молодых и амбициозных фотографов, которые очень уважают вас как мастера, и я не могу их не задать.
— Да, конечно, с удовольствием отвечу, для этого вы и здесь.
Я перевернул несколько листов, лежащих у меня на руках, и положил сверху стопки плотно исписанный бланк.
— Кхм, проведя съёмку, отдаете ли вы все фотографии в редакцию, или выбираете самостоятельно какое-то количество избранных кадров?
Хельмут поставил бокал с вином на столик, и откинулся на спинку кресла.
— В начале моей карьеры в Париже, а также и в Лондоне, когда я был еще молодым, меня заставляли отдавать редактору всё, что я снял. И это было довольно неприятно. Особенно то, как это происходило в Лондоне...Там я работал для английского издания VOGUE. И это была очередная катастрофа для моей творческой жизни. С каждым днем мои фотографии там становились всё хуже и хуже. В итоге я разорвал с ними контракт и переехал в Париж. На новом месте мне так же нужно было сдавать все снимки в редакцию, но французы проявляли больше терпения и гибкости, чем англичане. В Париже работать было комфортнее. И всё-таки, если говорить о выборе конкретного кадра — это право редактора.
— С ростом вашей популярности ситуация не изменилась?
— По мере того, как я становился более успешным, я использовал не так много кадров, не больше трех фиксаций объекта фотографии, которые предоставлял редакции журналов. Вообще, я всегда очень экономно пользовался пленкой, и не был сторонником съёмки в режиме мотодрайв, то есть многосерийной съёмки. Это не мой подход.
— Мистер Ньютон, а вы фотограф старой закалки! — с почтением заметил я. — Расскажите поподробнее о ваших принципах во время съёмки? Что для вас самое главное?
Хельмут снова придвинулся к столу и взял свой бокал.
— Обычно я снимаю на одну пленку тридцати пяти миллиметров, максимум на две, если что-то пошло не так. Я нахожу очень скучной и глупой серию фотографических отпечатков из тридцати шести кадров, в которых нет никакой эволюции.
Отхлебнув немного из бокала, он продолжил:
— Если речь идет о фотографировании моды, и если модель при этом занимает одно положение, слегка изменяя его, то я думаю, что в таком подходе вообще мало смысла. Я думаю, что фотограф должен с уважением относиться и быть внимательным к каждому кадру. Иными словами, каждый отдельный кадр — определенная история, расходного материала тут быть не может!
Я внимательно слушал этого мастодонта фотографии и мне представлялся образ старого охотника, который не позволяет себе ни одного напрасного выстрела, он точен и сконцентрирован. Фотоаппарат Хельмута Ньютона — это не пулемёт, а винтовка.
— Ваши модели — воплощение абсолютной сексуальности и уверенности в себе. Как вы проводите отбор и как работаете с ними на площадке?
— Так что вас интересует: отбор или работа?
Хельмут снова засмеялся, а я вдруг подумал, что в этом человеке удивительным образом совмещается простая искренность и расчетливая властность. Он был не надменным властелином, а великодушным диктатором, умело располагающим к себе людей.
— Меня интересует и то, и другое, дорогой Хельмут. Если вы не возражаете, начнем с отбора? — сказал я, улыбаясь.
Фотограф задумался, поправил волосы на затылке, и продолжил:
— Знаете, я не люблю простых миленьких девушек. Они очень часто пусты, в их глазах ничего нет. Когда я набираю моделей, я исхожу не только из конкретных физических параметров, нужных для моей идеи. Важно, чтобы у нее и в голове что-то было. У модели должно быть отношение…, понимаете, восприятие, соответствующее моей идее. И тут есть важный момент: я люблю работать с девушками, которые еще, как бы это выразиться, не стали знаменитыми. Я люблю тех, кто в самом начале своего пути. Потому что у них есть некоторая свежесть, и для них фотосессия не превратилась в какую-то рутину, они очень внимательны и податливы к моим указаниям.
— Ваши методы работы на съёмочной площадке — очень пикантная тема, окруженная легендами. Говорят, вы властно подчиняете моделей своей воле, раздевая самых скромных, и разжигая страсть в самых невинных. Это так?
— Камера в моих руках — это орудие соблазнения. Я начинаю работать с людьми, которые могут меня бояться или даже недолюбливать. Но в процессе работы я их непременно соблазню.
Хельмут лукаво улыбался, и живости огня в его глазах сейчас бы позавидовали многие молодые.
— Инструкции, указания, которые я даю моделям, очень просты. Они абсолютно механичны. Я никогда не вдаюсь в какие-то объяснения интеллектуального или психологического свойства касательно того, что я собираюсь делать. Я говорю: встаньте там, посмотрите на меня, выставьте левое бедро вперед, чуть повернитесь, руку вот так (при этих словах он активно жестикулировал, будто бы вращал модель в своих руках как марионетку). Нет, не так, а вот так конкретно! Руки вообще очень важный элемент в моих фотографиях. Потом я ее фотографирую, потом говорю: «Расслабьтесь, отдохните». И вот когда она расслабляется, я могу сказать: «Стоп!» Потому что тут и может создаться какой-то очень интересный момент!
— У меня для вас провокационный вопрос от одного моего знакомого фотографа. Что было для вас важнее в вашей профессиональной жизни: привнести эротику в моду, или моду — в эротику?
Хельмут тяжело вздохнул, и я на секунду подумал, что этот пожилой человек просто утомился слушать мои бесконечные вопросы, и еще более — отвечать на них. Но он перевел взгляд с меня на давно спящий камин, и выдавил:
— Слабовата провокация с вашей стороны. Говорю вам как человек, кое-что в этом понимающий. — заметил он с ехидной ухмылкой.
«Извини, старик, я не в том положении, чтобы провоцировать тебя, у меня еще парочка важных вопросов от читателей Галереи Бескультурья, так что оставим провокацию под конец» — пробежала у меня в голове телеграммная строчка.
— В любом случае, отвечу вашему приятелю. Во-первых, я терпеть не могу слова «эротика»! Я думаю, это слово разлагает смысл того, что я делаю. Я предпочитаю называть это СЕКСУАЛЬНОСТЬ. И вообще, когда я начал заниматься модной фотографией, я понимал (или мне казалось, что понимаю), что мода в целом — весьма, и даже очень сексуальный предмет.
— Мистер Ньютон, позвольте напоследок провести для вас блиц-опрос? Это будет блиц от Хельмута Ньютона специально для наших читателей. Я задаю короткие вопросы, а вы отвечаете по вашему усмотрению — коротко или развернуто.
— Ну что ж, давайте, почему нет, очень интересно.
— Пользуетесь ли вы компьютером для обработки своих фотографий?
— Я не пользуюсь компьютерной фотографией, мои снимки не создаются на компьютере, исключено. Я стараюсь находить самую оптимальную выдержку для своих негативов, именно ту, которую требуют обстоятельства. Я верю в хорошую технику. Я не люблю недовыдержку, передержку, очень стараюсь этого избегать. Я выбираю камеру, потом разговариваю со своим специалистом, который занимается печатью. Что касается печати, у меня это никогда хорошо не получалось, хотя в молодости мне приходилось делать это самому. Мои отпечатки были не того качества, которое я хотел получить, но у меня не было денег, чтоб нанять человека, который мог этим заняться. Я пользовался увеличителем, затем моя жена проявляла фотографии в ванночках. Сегодня, спасибо боже, ситуация изменилась. И у меня есть прекрасные техники, и я работаю с ними в очень тесном контакте. Четко ставлю перед ними задачу, объясняя тот эффект, который мне нужен.
— Следите ли вы за тем, как распространяются ваши работы в интернете?
— Я не пользуюсь интернетом. В офисе стоит компьютер, но я даже не знаю, как он включается. Я бы не хотел, чтобы многие из моих фотографий появлялись в интернете. Думаю, что это может вызвать много проблем, связанных с авторскими правами на интеллектуальную собственность. И самое неприятное в этой истории — вы никогда не получите за это ни копейки!
— Как вы считаете, в чем выражается ваш успех, что отличает вас от других фотографов?
— Я очень внимательно и трепетно прорабатываю все тонкости будущей съёмки, прежде чем приступать к ней. Я работаю быстро, это мой главный подход, и прежде чем начать, я продумываю, как и что я хочу сделать, как это будет выглядеть в деталях. И поскольку нужно быть очень аккуратным и конкретным в выполнении этих задач, все свои мысли и идеи я записываю в виде сценариев для съёмки.
При этих словах Хельмут указал рукой в сторону письменного стола, где лежала его записная книжка.
— Что может остановить ваш съемочный процесс?
— Если съёмка на улице — только дождь, только он останавливает меня. И да, я предпочитаю снимать именно на улице, так что он частенько укрощает мой пыл.
— Как вы относитесь к цифровой фотографии?
— Меня это совершенно не интересует. Цифровая фотография не дает мне возможность работать с плёнкой, а это для меня важно. Я продолжаю работать традиционно. И я очень надеюсь, что все необходимые расходные материалы буду в доступности, хотя бы до тех пор, пока я жив. Прямо сейчас плёнка уходит из жизни фотографов, увы.
— И финальный вопрос, мистер Ньютон. Я чувствую, вы уже изрядно утомились.
Ньютон улыбнулся, и вежливо кивнул.
— Могли бы вы дать совет молодым фотографам, какие этапы становления фотографической карьеры им следовало бы пройти?
— Я думаю, что идеально было бы для молодых фотографов, однако отнюдь не легко осуществимо — это начать с того, чтобы работать ассистентом у хорошего фотографа, как это делал и я в своё время. Если это не удастся — тогда нужно попытаться стать помощником очень хорошего техничного фотографа, чтобы отточить собственную технику, потому что никто и никогда не научит вас вашей индивидуальности! Ваш стиль, ваш почерк в качестве фотографа должен исходить из вашего особенного взгляда через объектив. Всегда меня очень волновала одна вещь. Вы же понимаете, когда уже доживешь до моих лет, и вдруг делаешь снимок, который оказывается не таким уж хорошим для твоего уровня общепризнанного мастерства, люди говорят: «Ладно, простим этого старика, ведь в свое время он делал много хороших работ. Всё-таки, за плечами его — достойная карьера, и она его оправдывает». Но если вы молоды!.. И тоже наломали дров…Люди вас не простят, это правда. Поэтому мой совет: будьте как солдат! Знайте, как стрелять (в нашем случае, фотографировать), держите свой инструмент в порядке и наизготове, и когда наступит решающий момент — вы должны быть в полной готовности отработать самым лучшим образом!
Я одобрительно кивнул, и мы одновременно встали из кресел.
— Дорогой Хельмут, благодарю вас за все ваши ответы. Я очень рад, что нам удалось встретиться, и так плодотворно обсудить ваше творчество и ваш подход к работе. Это очень ценно.
— Было приятно пообщаться с вами, Михаил. Надеюсь, наша беседа оказалась полезной вам и тем, кто позже прочитает её письменный пересказ.
Мы пожали друг другу руки. Я принялся собирать листы исписанной бумаги с заготовленными вопросами. Не все вопросы были заданы, но я чувствовал, что и этого уже достаточно. Пока я складывал листы, бегло просматривая на полях заметки с некоторыми ответами героя моего интервью, Хельмут снова подошел к своему письменному столу.
— Знаете, фотография — моя первая любовь, главная любовь всей жизни. Я занимаюсь ею сколько себя помню, и как вы видите, моя работа спустя годы, по-прежнему доставляет мне удовольствие, и я работаю каждый день. Это не значит, что я фотографирую каждый день, но в своем офисе я постоянно, мне что-то приходится делать. И я счастлив этим!
Я тем временем уже упаковал все листы и диктофон в свой кожаный дипломат, и добавил:
— Да, мистер Ньютон, ваш пример вдохновляет на самые смелые проявления в творчестве. Желаю вам творить, пока есть силы, вы — живая легенда модной фотографии. Я счастлив, что теперь знаком с вами лично.
Мои слова прервал звонок, несколько протяжных сигналов прозвучало откуда-то сверху.
— Мистер Ньютон, это вам звонят? — недоуменно спросил я.
— Нет, я никого не жду, да и дверной звонок в этом отеле звучит совсем иначе. Что же это?
Я подошёл к окну, которое как раз смотрело на Бульвар Сансет и выглянул на улицу: бульвара не было, не было ничего, кроме яркого света. Я повернулся к Хельмуту Ньютону. Он одобрительно кивнул и сказал:
— И всё-таки это у вас звонит, молодой человек!
Я открыл глаза. Передо мной на столе лежала раскрытая книга «Автобиография» Хельмута Ньютона, а в лицо светила настольная лампа. Я поморщился, и теперь снова услышал этот звонок. Как это я сразу не узнал свой будильник... Выключив на нём звук, я встал из-за стола и подошел к окну. Солнце уже выглянуло из-за горизонта, и принялось медленно и лениво ползти на свой зенитный полуденный трон. Меня тоже ждала работёнка: пересказ интервью с величайшим фотографом без записи диктофона и пометок на плотно исписанной бумаге.